Черный принц

Смоктуновский - самый интеллигентный из датских принцев - с Вертинской в роли Офелии. Фото: кадр из фильма.

Скажу ересь: Высоцкий, видимо, был довольно скверным Гамлетом. Известна рабочая запись репетиции, где он рычит и мечется, быть ему или не быть, - так же он и в «Пугачеве» рычал и метался оттого, что хотел видеть этого человека. И длинные волосы ему не шли совершенно. Весь цимес постановки заключался в парадоксальности назначения - но Гамлет был человек надломленный, колеблющийся меж венцом и тенью, действием и сторонним сарказмом, а Высоцкий - воплощенный таран, с детства знавший, чего хочет и кратчайшие к тому пути. Это как если бы Смоктуновского утвердили на Жеглова. Вошел бы Иннокентий Михайлович в ОББ (отдел по борьбе с бандитизмом - Ред.) в сапогах, галифе и пиджачке с орденом, присел на подоконник, зачем-то дунул в папиросу и изрек манерно-ядовитым голосом: «Значитца так - Жеглов моя фамилия». Россия хохотала бы три дня кряду.

«Гамлет» вещь тонкая, а Любимов ставил толсто, громко и плакатно.

Другое дело Козинцев. Он был и сам похож на Смоктуновского - язвительный, раздражительный, с высоким голосом и острым глазом. И сам мог вонзить стилет в портьеру, зная, что за ней недруг. Большие режиссеры часто ищут на роль близкого себе артиста, будто играя сами: все помнят, в какой степени Брандо в «Последнем танго в Париже» похож на Бертолуччи и как льстил самому себе Феллини, назначая на главные роли в откровенно автобиографическом кино красавчика Мастроянни. «Гамлет» Козинцева - это он сам на стыке времен, на мучительной развилке читающего сословия.

Плакат к фильму - мечущийся принц с факелом стал своеобразной эмблемой пути Просвещения.

Полвека интеллигенцию в стране держали для восхваления победившего класса и создания гадких сатир на саму себя - и вот Брежнев разрешил прослойку и автономию ее, и встал перед нею нешуточный гамлетовский вопрос: тварь ли я дрожащая или право имею? Брать ли на себя тиару духовной владычицы, маяка, мессии неродного государства, разделяя с ним ответственность за вчерашнюю лавину казней и первородный грех социального переворота, - или самоустраниться, храня чистоту риз и играя в углу на гитаре, непременно со свечкой? Просвещать, как Булгаков, или анафематствовать, как Бродский? Или вовсе эмигрировать в праисторию, как Лотман? Терпя, что Родина-мать живет с отцеубийцей (родственничком, кстати).

Если для англичан экранизации Шекспира были только данью классической традиции, а для американцев - приобщением к академической культуре праматери-Европы, русские и немцы в 60-х нагружали постановки «Гамлета» вполне современными смыслами. Обе нации болезненно порывали с извращениями отеческой веры (у одних - в цивилизаторскую миссию немецкой нации, у других - в бесклассовую благодать). Обе светили огнем по темным закоулкам национальной истории, обе свергали кумиров и в самоедстве балансировали на грани умопомешательства - как и наследник датской короны. Немцы избрали лобовой, «таганский» путь: Хельмут Койтнер, начинавший в кино еще при Гитлере, перенес действие в современную Федеративную Германию, а принца сделал наследником сталелитейного концерна, явившимся домой из США расследовать давнюю смерть отца-магната и подозрительное касательство к ней дяди, активиста нацистской партии, который в новые времена просто перекрасился в индустриального туза. Козинцев ушел от прямой публицистики - но и в его величавом портрете Средневековья не могли не читаться актуальные параллели. Гамлет в черном с ехидными сарказмами злой тенью блуждал по шумным залам и «людям отдых отравлял». Местами он выглядел откровенной лестью советским интеллектуалам, способным к рефлексии, но малоспособным к клинку. Книга Козинцева недаром называлась «Наш современник Вильям Шекспир».

Даже бэкграунд утвержденных артистов казался говорящим: Смоктуновский был из ссыльных (как, впрочем, и игравший Клавдия Михаил Названов). Вертинская - Офелия - дочерью бело-эмигрантского суперстара, приглашенного назад лично Сталиным в разгар Великой войны и решавшего ту же проблему «быть иль не быть» на 20 лет раньше. Дочки-погодки родились у него уже здесь, в гостинице «Метрополь», где Пьеро с женой проживал первые годы, - и, таким образом, были плодом нелегкого выбора меж обеспеченной свободой и миссией народного светила. Между концертированием на чужбине и Сталинской премией за роли католических изуверов.

Гамлет Высоцкого был совсем другим - громким, четко знающим, куда ему идти дальше.

Фото: РИА Новости

Интеллигенция 60-х сделала выбор и стала в позднем СССР вторым центром власти, коллективным кардиналом, зовущим к благочестию невоспитанных, но уже готовых к причастию вождей. Их тщаниями поздний социализм родил большую и уже внеклассовую литературу и кино, укротил репрессивные нравы, окультурил быковатый ландшафт. И первым отразил этот шаг ветеран национального фильма Г. М. Козинцев. Гамлет с факелом в сумраке Эльсинора был режиссерской отсебятиной - но стал эмблемой нелегкого, с боями и потерями, пути Просвещения.

В шекспировской Англии и лучших домах российских столиц постановку прочитали правильно и оценили по высшей шкале.

А общественность попроще поставила галочку: похвально, воплотили классическую пьеску. Приобщаемся, так сказать, к прекрасному. Расширяем кругозор.

Надо будет в выходные девятые классы в культпоход отправить, им полезно.